Курская область: честный рассказ от спецкора Pravda.Ru

Спецкор Pravda.Ru Дарья Асламова побывала в Курской области. Репортаж с места событий.

Волонтёр Мария Скроб

Тела своих родителей и бабушки волонтёр Маша Скроб искала две недели в селе Краснооктябрьское Курской области, освобождённом от украинской оккупации 12 сентября прошлого года. При отступлении ВСУшники подорвали родительский дом танковым снарядом. Дом ещё догорал, когда Маша с друзьями-волонтёрами под обстрелами дронов ворвались в село, чтобы эвакуировать свыше ста выживших жителей. Вместе с домом ещё тлела надежда, что её родителей угнали на Украину как заложников.

— Но я себе цель поставила: пока я весь дом не перерою, не разберу руины по кирпичику, не успокоюсь, — рассказывает ровным голосом Маша, красивая, сдержанная молодая женщина. И один Бог ведает, что скрывается под этой сдержанностью. — Две недели мы с волонтёрами копали, это был адский труд. А нашли под окном совершенно случайно. Бродячая собака сунула свой нос под кусок шифера. Я её спугнула, говорю: "Что ты здесь вынюхиваешь?" Поднимаю шифер и нахожу титановую систему из маминого позвоночника. Они все рядом лежали: бабушка, мама и отчим (мы его дедулей звали). Там даже черепов не было, они были размозжены. Я своими руками доставала маленькие косточки, собрала их в три пакета и похоронила их в одном гробу.

У меня ком стоит в горле, а Маша уверенно ведёт машину сквозь снежную пургу в прифронтовой Кореневский район и продолжает всё тем же спокойным голосом:

— Они ведь из-за лежачей бабушки не успели эвакуироваться из села. 96-летняя бабуля пережила в юности Великую Отечественную войну, а вот эту войну не пережила. Она была на последнем издыхании, и родители прямо сказали: "Маша, ехать нельзя. Мы тебе привезём труп". Следствие предполагает, что мои родные были убиты, застрелены, свалены в одно место, а при отходе дом подорвали.

— Но ведь это военное преступление! — резко говорю я. — Почему мы об этом молчим? У нас только в Курской области пропало без вести две тысячи человек.

— Это действительно военные преступления. Моему дяде, к счастью, удалось бежать из села. Но в подвале его дома держали человека, пленного, от которого требовали сообщить, где находятся наши военные части. Его били, а потом сказали: "Сиди до утра, думай, а утром мы тебя будем резать на кусочки". Человек решил, что ему терять нечего. И ночью, хотя он был закован в наручники руками назад, он плечом смог выбить дверь и ушёл лесом.

Мы составляем списки, пытаемся выяснить, где наши люди приграничья. С частью людей есть связь через украинских волонтёров, — мы отслеживаем, как они передвигаются из Суджи в Сумы.

— Ты общаешься с украинскими волонтёрами? — изумляюсь я.

— Не я лично, но есть знакомые, которые общаются, и я у них беру информацию. Мы очень надеемся на обмен. Иногда нашим людям, которых угнали на Украину, разрешают позвонить родным, послать весточку. Моя позиция всегда такова: пока мы не нашли живого человека или его тела, нужно продолжать поиски. И искать в основном среди живых. Хотя мы постоянно прочёсываем подвалы и дома адресно, чтобы понимать, остался там человек или его вывезли.

Мне часто говорят: "Что ты суёшься на линию фронта? Там на сто процентов если и остались люди, то под завалами". Я на собственном опыте поняла, насколько тяжело не знать, где твои родные. Иногда легче знать, что они действительно погибли, и спокойно их похоронить, чем думать, что где-то их мучают, где-то над ними издеваются. Лучше плохая правда, чем хорошая ложь.

Метель усиливается, снег заметает дорогу в прифронтовую "серую зону", где ещё остались старики, которых кормит группа волонтёров под руководством Маши. Не видно ни зги, но нам это только в радость. Меньше дронов. На подъезде к посёлку Коренево Маша включает детектор дронов, знаменитый "Булат", который тут же начинает пищать.

— Крутой и дорогой, конечно, но уже не стопроцентная гарантия, — вздыхает она. — Сейчас дроны, к сожалению, на сим-картах и на оптоволокне летают, и ни один "Булат" их не засечёт. И главное — РЭБ (средство радиоэлектронной борьбы) не собьёт. Они распрекрасно могут летать где угодно, потому что сигнал проходит по оптоволокну — по такой тоненькой, как проволока, ниточке. Дрон выпускают, и за ним ниточка тянется. Деревни в нашем Кореневском районе этим оптоволокном опутаны как паутиной.

Вот и указатель "Коренево", за которым начинается ряд грустных опустевших раненых домов, заметаемых снегом. Маша едет к бойцам раздать великолепные резиновые сапоги "пенка" и столь ценные на фронте окопные свечи, а меня оставляет у единственного работающего магазинчика строительных материалов, где я знакомлюсь с Таней.

"Мы благодарим Бога за то, что живы"

Таня — мягкая, интеллигентная женщина с грустной улыбкой. Держится молодцом, но внезапно глаза её наполняются слезами.

— У меня трое детей, но я их отправила в Курск. И очень тоскую, что полгода они растут без меня, — говорит она. — У меня ни паники, ни страха с начала вторжения не было, даже когда начались обстрелы и сюда украинская ДРГ входила. Просто не верилось, что такое может быть. А когда дошло, что это реальность, пришла другая мысль: ведь здесь наши мальчишки, ребята-военные, которым надо помочь выбить отсюда врага. А в нашем магазинчике есть топоры, молотки, мешки, карабины, изоленты, скотч — всё, что им нужно. Мы даже денег с них не брали первые месяцы, берите, ребята, всё, что вам нужно. Мне до сих пор неудобно, если они платят. Это же наша армия, свои люди.

Первое время, когда село опустело, нас очень поддерживал отец Валерий из соседнего села Благодатное. Он тоже не уехал, и каждое воскресенье проводил службу, благословлял и причащал наших бойцов. Мы им развозили иконы и крестики. Мы так живём: с утра встал, помолился, — день проходит замечательно. Вечером спать ложишься, Бога поблагодарил за то, что все живы и здоровы.

К обстрелам мы давно привыкли, а больше всего боимся гнетущей тишины. Сразу страх начинается: почему тихо… Нас все зовут "контужеными". Может и так, уж какие есть. Сердце болит за тех, кого уже больше нет. У нас соседи погибли, их расстреляли в Долине Смерти, а сын их, 14-летний Максимка, пропал. Нет его ни среди живых, ни среди мёртвых.

— Что за Долина Смерти?

— У нас есть у посёлка очень красивая Долина Ветров, — через луг идёт дорога и ручеек. Там очень много было погибших. Вся дорога обстреливалась. Это сейчас мёртвых и сожжённые машины убрали. А поначалу мы снимали жуткие видео, чтобы показать односельчанам: "Посмотрите, может, это ваши близкие тут лежат..." Чтобы люди знали, кто погиб. Это страшно видеть, но такова правда жизни.

"Глушково — это наше Бородино"

Курский ДОСААФ для меня уже как родной дом, каким он стал и для множества волонтёров со всей страны. Люди едут сюда иногда по несколько суток без сна по бескрайним просторам нашей родины, везут помощь, валятся без сил спать прямо в здании (есть комнаты для мальчиков и для девочек), утром моются тут же в горячем душе и готовят на общей кухне, находят новых друзей, а иногда и новую любовь. А что? Дело молодое.

Меня тепло встречают руководитель ДОСААФ Надежда Пономарёва, которую все ласково зовут Петровна, и волонтёр Лилия Державина: "Даша, давайте чайку, конфет, сладостей. А с какими чудесными ребятами мы вас сейчас познакомим! Они как раз едут в Глушковский район, который фактически отрезан от большой земли. А там старики остались". И меня знакомят с очень высоким и спокойным, как удав, Сашей Сидоренковым, руководителем гуманитарной миссии в Курской области "Молодой гвардии Единой России".

Выезжаем двумя машинами, и я впервые еду в прифронтовую зону в компании таких молодых, розовощёких, весёлых и ехидных ребят. Чертята! Самой юной из них, Алине из Лобни, тихой девочке с забавными, как у эльфа, ушками, — всего 18 лет. "Господи, как же мама тебя отпустила!" — сердито говорю я. Среди них даже есть свой Бывалый, 25-летний депутат из Лобни Алексей Кожухалов, уже не раз возивший помощь в ДНР. Мне любопытно посмотреть на новое поколение, которое моложе даже моей дочери, и я с удовольствием слушаю его забавные байки:

— Вот попали мы однажды под жёсткий обстрел под Донецком. Успели спрятаться в подвале с местными жителями. Сидим, слушаем, как грохочет, ждём. И вдруг кто-то сверху кричит: "Люда, у тебя покупатель!" И тут одна молодая женщина сразу рванула с места. Вернулась через полчаса, ужасно довольная. "Я уже нижнего белья на десять тысяч рублей наторговала, пока вы тут сидите". Это Донбасс.

Мы все хохочем. Только Саша Сидоренков, водитель нашей "булочки", серьёзен и сосредоточен.

— Саша, а почему никто не хочет ехать в Глушковский район? — спрашиваю я. — Понятно, что прифронтовая зона и дроны, но ведь это везде.

— А вы сейчас увидите, и это будет незабываемо!

И я увидела. Знаменитую русскую распутицу, богатый чернозём, который зимой раскисает и превращается в буйную грязь, в которой танки вязнут. Чистое поле, нарезанное бесчисленными колеями, и одинокий грустный "КамАЗ", застрявший где-то на горизонте.

— Дорога жизни. Поехали! — говорит Саша, словно Гагарин, и мы ныряем в густую жижу. А в это время унылый женский голос твердит в детекторе: "Обнаружен дрон". "Саша, а смысл в этой пищалке? — кричу я. — Ну, дрон. А что делать-то будем?" — "Бежать, если что". — "Куда? Мы в чистом поле! Леса нет. И если я выйду из машины, я сразу увязну, как муха в меду. Этот детектор только раздражает. А если застрянем на ночь?" — "И такое бывало. Будем копать. Лопаты и резиновые сапоги есть".

Но нам везёт, и мы с победой въезжаем в Глушковский район. Нам страшно радуются старики, говорящие на живописной смеси русского и суржика: "Хлеб привезли!" К машине сбегаются голодные собаки и кошки. Женщины в деревенских платках крестят ребят: "Ой, спасибо, сынки!" Несмотря на постоянные обстрелы, многие жители рискнули вернуться домой. Одна из причин — мародёрство. "Кому война, а кому мать родна, — жалуются пенсионерки. — Окна в домах побили, поломали всё, мебель и стиральные машинки вынесли. Вот мы и вернулись".

В самом посёлке Глушково, когда-то богатом и процветающем, с населением в шесть тысяч человек, в котором имелась даже своя школа искусств в старинном особняке, сейчас осталось несколько десятков человек. Среди развалин люди выглядят как призраки в зимнем сумраке, как 84-летняя плачущая старушка, которая называет себя просто "Таней". "Ни грамму мне не страшно, — всхлипывает она. — Скиталась по ПВРам (пункт временного размещения. — Д. А.). Но умирать надо дома. Чего мне бояться? Вот дрон, чую, кружит, прижмусь к забору — и всё. Ушёл страх-то!"

Немолодой мужчина по имени Василий с достоинством принимает пакет с продуктами и говорит:

— Да, у наших людей сейчас тяжёлые настроения, но руки опускать не надо. И думать надо о том, как помогать властям, как помогать нашей армии, и другой армии у нас нет. Пусть от нас, гражданских, помощь маленькая, но уж какая есть. Мы хотим, чтобы наша страна возродилась и стала самой сильной в мире. И чтоб все враги нас боялись. Против нас ополчился весь мир, но отступать нельзя. А Глушково для нас — это наше Бородино и наша батарея Раевского. Это моя личная крепость, и за неё я буду держаться.

Отчаянные домохозяйки из Рыльска

 

Успенский кафедральный собор в городе Рыльске

— А ну, быстро за стол! В ногах правды нет. На первое у нас борщ с чесноком и салом. А сало своё, домашнее. На второе — пирожки с пылу, с жару. Все дела за столом обсуждать надо, — решительно говорит Анна Михайловна, помощница матушки в Успенском кафедральном соборе города Рыльска.

— Да я не голодна! И что ж я вас в прифронтовом городе объедать буду?! — возмущаюсь я.

— А мы всех кормим — военных, волонтёров, беженцев. Это для нас как "Отче наш". И нечего тут спорить. Какой спрос с голодного человека?

Рыльск — один из древнейших городов России и в Ипатьевской летописи упоминается впервые аж в 1152 году! Словом, здесь русский дух, здесь Русью пахнет. Меня усаживают за стол в трапезной старинного собора вместе с бандой молодых волонтёров, которые уминают за обе щеки борщ с салом. После сытного домашнего обеда я захожу на кухню поблагодарить двух молодых женщин, которые оказываются… таможенниками. "Мы в свободное от работы время помогаем кормить военных и раненых в госпитале, — объясняют они. — Это наш долг, наша волонтёрская деятельность. Вот уха, вот свинина с подливкой. А сосиски в тесте сейчас повезём горячими в больницу. Сколько человек в день кормим? Да кто ж его знает. Как минимум, только в трапезной человек тридцать проезжающих".

Матушку Ксению я нахожу во дворе собора, где эта резкая, решительная, быстрая женщина командует погрузкой машин с гуманитарной помощью. Она явно из тех редких людей, которые считают, что милосердие должно быть действенным. "Какое ещё интервью? — отмахивается матушка. — А вы лучше не стойте здесь и не мёрзнете! Живо на склад! Берите по два пакета в руки и несите, мы так быстрее загрузимся".

Матушка наскоро благословляет и крестит машины, отъезжающие в сторону фронта. И под вой воздушной сирены тревоги мы наконец-то находим время поговорить.

— Матушка Ксения, вы человек уже знаменитый в России. Вот вторглась вражеская рать в Курскую область, и оказалось, что священники, служители Бога, активно включились в дела земные, — говорю я. — И в Успенском соборе спонтанно возник настоящий оперштаб борьбы с врагом. Как так случилось?

— А почему вы вообще такой вопрос задаёте? — сердится матушка Ксения. — Что ж по-вашему: люди — отдельно, а Церковь — отдельно? У нас, в малых городах России, такого нет и быть не может. Чем меньше населённый пункт, тем ближе люди и Церковь, потому что это замкнутое пространство. Одни и те же прихожане, одни и те же священники — как нас можно разделить? Это вы там у себя в мегаполисах друг друга теряете, а у нас здесь большая деревня. Мы все друг друга знаем.

— Вы себя называете домохозяйкой. А тут началась война, и домохозяйке пришлось стать настоящим организатором.

— Так всё спонтанно вышло. В августе случился прорыв на нашу территорию. Все искали людей, которые остались здесь, на месте. Нам звонят из Курска и спрашивают: "Вы автобусы сможете принять, людей и водителей покормить? Потому что надо!" "Да без проблем", — отвечаю. В ночь обзвонила всех своих девчат-прихожан: "У кого что осталось на ужин, несите сюда, нам мужиков кормить".

Паники не было, но из города выехало много людей. Я спрашиваю батюшку: "Что делать будем?" А он в ответ: "Не знаю, но я службу объявил". — "А с кем служить будешь?" — "А вот завтра придём и посмотрим". А утром пришли люди, и он сразу определился — остаёмся и служим. Конечно, было страшно, и сердце колотилось. Мы моментально подписались на все Telegram-каналы, чтобы отслеживать ситуацию. Но у нас уже был опыт волонтёрской работы с начала СВО.

В 2022 году нам батюшка сразу сказал: "Давайте, женщины, включайтесь в работу, вяжите носки, плетите маскировочные сети, работайте для фронта. Чего вы сидите?" И вы даже не представляете, на что способны обычные домохозяйки! Мы обустраивали блиндажи для солдат, чтобы кухня была, генераторы, холодильники, стиральные машины. Чтобы солдаты не сидели в сырости, не мёрзли.

А потом пришла беда и в Курскую область. Напротив собора в парке оказались эвакуированные, беженцы. Людей надо было кормить. Вот я, например, дежурная по кухне. В пять утра встаю у плиты, начинаю варить большую кастрюлю супа, потом второе блюдо. Помогали люди, которые уезжали из Рыльска. У всех в холодильниках оставались продукты, и они везли их к нам. Жалко же выбрасывать: "Матушка, возьмите мясо, курочек. Вы же остаётесь, может, кому пригодится". И вот мы из этих продуктов стали готовить и кормить всех нуждающихся. Даже хлеб начали выпекать сами.

Как-то всё само собой получилось. Кто из прихожан сегодня свободен, тот и встаёт у плиты. А потом пошла гуманитарная помощь, которую нужно разгрузить, принять и отправить. Мы теперь грузчики и носильщики. А ещё идут адресные посылки для солдат от мамочек и от жён к мужьям. До центральной почты посылка дошла, а дальше она в деревни не идёт. Война. И посылки стали отправлять на моё имя. Их нужно получить, и каждой жене, каждой мамочке отзвониться. Ещё приходят военные с самыми разными просьбами. Кому нужны генераторы, а кому резиновые сапоги или даже лодки, и срочно нужно достать. И мы ночью будим хозяина магазина и договариваемся.

— Вы тут с горечью сказали мне: "Страна разделилась на две части. На тех, кто понимает, что происходит, и тех, кто отказывается понимать".

— Это верно. Если люди не слышали взрывы, если не подскакивали ночью от страха и не знали, что им делать: бросать всё и ехать или оставаться, — они этого никогда не поймут. Но ведь должна быть и совесть, и вера. Нужно сострадать людям в беде. Каждый видит по телевизору разрушенные дома и беженцев, а значит, каждый должен помочь своей стране.

За окном уже поздний вечер, и матушка Ксения довозит меня до военного блок-поста на дороге, торопливо крестит на прощание и говорит: "С Богом!" Военные подбадривают меня: "Сейчас кто-нибудь вас возьмёт до Курска". А я и не волнуюсь. Я уже привыкла к таким ночным пересадкам, к теплу случайных машин и к долгим задушевным разговорам, которые заканчиваются непременной фразой: "Вы расскажите там, в Москве, про нас! Про то, как мы здесь живём". И я заверяю: "Обязательно расскажу!"